Никита Явейн: «Хуже всего – «ножницы» между законом и реальностью»

– У вас одна из первых частных архитектурных студий? 
– В 1991 году появилась не студия, а ПТАМ – «персональная творческая архитектурная мастерская». Нет, мы не были первыми – 44-ми. Номер лицензии был – четыре нуля 44. А студия получила имя с 1995 года. 
В нашей семье «четверка» считалась счастливым номером. Отец радовался, что я родился четвертого числа восьмого месяца 1954 года. Его личные книги были подписаны на 44-й странице. Есть еще автомобильная символика… 

– Вы тоже не чужды магии цифр? 
– Магия – это не ко мне. Но с возрастом начинаешь больше значения придавать каким-то приметам, амулетам. Вещи, которые, как казалось, чем-то помогали в критических ситуациях, я ношу с собой. 
 
– У вас в «Студии 44» семейный бизнес: работаете вместе братом и супругой? 
– Не совсем так. Все-таки у Олега главная работа – в МАРХИ. Он сейчас пишет две книги: монографию об Александре Никольском и книгу о Евгении Левинсоне. Будем финансировать, помогать. А жена – да, работает у нас, мы и познакомились в студии. Дети, за исключением младшего сына – Георгия, выбрали другие специальности.  
 
– А где вы трудились до студии, до 1991 года? 
– Я начинал в ГипроНИИполиграфе. Отец посоветовал – там должны были готовить рабочую документацию по нескольким его вокзальным проектам. Были предложения и в ЛенНИИпроект. Но я там проходил практику, и мне как-то грустно стало. Показалось, что не выдержу долго. ВНИИ ПИЭТ еще был популярен (Институт энергетических технологий. – NSP) – там сразу зарплату в 140 рублей давали. Но все эти автоматчики на входе, проверки...  
В НИИполиграфе я проработал года четыре. Параллельно участвовал в конкурсах, некоторые из них мы даже выигрывали. Центр поселка в Псковской области, «Жилье для трех поколений», «Перспективный театр», «Колхозный рынок» – хорошие работы. Обычно в таких всесоюзных состязаниях заранее было понятно, кто выиграет. Но я получал поощрительную или третью премию. А вот псковский конкурс мы выиграли. И параллельно я прошел большую школу проектирования – ограниченного по срокам и сметам. Мы работали вместе с технологами, они меня признавали. Потом наметился какой-то тупик – стало скучно. Хотя карьера получилась довольно бурная: я начинал с 80 рублей в месяц, а через четыре года уже был ведущим специалистом с зарплатой в 160. Мы построили довольно много интересного, например, типографию в Чите.  
Меня пригласил Тимофей Садовский, руководителем группы, в «Гипроречтранс» (Государственный институт по проектированию и изысканиям на речном транспорте. – NSP), это уже была более престижная мастерская. Года полтора я у него проработал. 
В Архангельске проектировали речной вокзал, набережную в центре города. Я недавно был там – осталась только причальная стенка. 
Затем Сергей Соколов позвал меня в «Ленгипрогор» (Ленинградский государственный институт проектирования городов. – NSP). Я был самый молодой ГАП (главный архитектор проекта. – NSP) в «Гипрогоре» – 30 лет. Там было сложно и весело, была борьба, прямые выходы на заказчика, я уже сам вел объекты: пионерский лагерь «Сигнал» на Черноморском побережье; потом Соловки. Я был главным архитектором проекта «Поселок Соловецкий», его курировала лично Раиса Максимовна Горбачева. Так наша бригада, неожиданно закрепились на проектном рынке Архангельска и области.  
И тут началась перестройка. У меня фактически уже была самостоятельная команда, на полном хозрасчете. Когда большие институты начали разваливаться, нам порекомендовали выделиться.  И мы обособились от «Гипрогора». Но по-прежнему окормляли Архангельск. Спроектировали гостиницу «Пур-Наволок», ее потом долго достраивали, с изменениями, но, по-моему, смотрится неплохо. Первые крупные заказчики были именно из Архангельска, жаль, что мало из спроектированного удалось реализовать. 
Мы процветали, нас было человек 12, я как раз женился. Но примерно в 1993-м стало понятно, что через года полтора-два все это лопнет, никакого строительства не будет. В 1994-м я мастерскую практически закрыл – в ней оставалось человек пять. 
Параллельно мне неожиданно стали предлагать работу чиновничьего плана. 
Меня тогда регулярно приглашали выступать на телевидении. Олег Андреевич (Харченко, главный архитектор Петербурга с 1992 по 2004 год. – NSP) меня заметил. Им как раз был нужен молодой специалист, со знанием города и с хорошо подвешенным языком. 
И мне предложили стать руководителем ГИОПа. Тогда это был не комитет, а инспекция по охране памятников. Я год примерно размышлял, а в 1994-м понял, что это, наверное, правильно. И согласился. К этому времени мы с Сергеем Соколовым уже занимались «Невским, 25». Две мастерские – моя и Соколова – делали проект на паритетных началах. Это был первый крупный проект реставрации и приспособления. Прошли Градсовет. И я подумал: «А почему бы и нет?» 
 
– А разве можно было заниматься бизнесом на госслужбе? 
– Тогда с этим было полегче. Чиновникам разрешалась творческая, научная и преподавательская деятельность. Запретили такое совместительство в начале «нулевых». Но в период, когда я руководил ГИОП, у нас крупных заказов не было – доводили «Невский, 25». Еще – «Фурштатская, 5», офис Сбербанка. 

– А кто в советское и перестроечное время отвечал в городе за охрану памятников? 
– Инспекция как раз и отвечала. Я пришел, посмотрел, кто работает, какие зарплаты. Понял, что они в два раза ниже, чем в КГА, который за стенкой. Правовой статус у инспекции был тоже не вполне понятен: надо ли с нами что-то согласовывать? Получалось, что не надо. Носили документы по традиции. А могли и не носить. 
Приказ о реорганизации инспекции в комитет подписывал Владимир Путин. Я потом иногда этим «козырял», если было нужно. 

– То есть вы начинали писать правила игры в этой сфере? 
– Не я один, конечно. Когда ГИОП стал комитетом, зарплаты выросли вдвое. Это дало возможность набрать серьезных специалистов: я пригласил Бориса Кирикова, еще несколько человек. Да и старожилы ГИОП убедились, что знание города у меня, по крайней мере, не ниже, чем у них. И приняли. 
На этом этапе действовала совсем другая система согласований. Инвесторы к нам приходили, показывали проект. Мы говорили: уместно это или неуместно в историческом городе. Но еще не было законодательства… 
Мы вели большую работу по выявлению и постановке под охрану памятников истории и культуры, стали научным и издательским центром, нас стали принимать всерьез.  
В городе появились новые ребята с деньгами, непростые. Это была «1000 и одна ночь» – я всем рассказывал сказки. И знал, что ни на секунду нельзя останавливаться. С тех пор эта привычка и осталась, просто беда: я прерываю заказчика. Потому что привык говорить, а всякая пауза – смерти подобна. Вот сидит напротив тебя, к примеру, Владимир Кумарин – а ты ему сказки рассказываешь… 
 
– А что Кумарину-то от вас надо было? 
– У него было много интересов. Дом на Таврической, с башней Вячеслава Иванова. Вот еще лет 10 пройдет – напишу воспоминания. Вполне романтические были времена. Эти предприниматели первой волны чего-то хотели. Но не знали как.  Разговаривали; что-то постепенно стало получаться. Всякое было – и доносы на меня писали, что, мол, надо Явейна срочно снять. Василий Сопромадзе, например, требовал (руководитель «Корпорации С», известной Домом на Манежной, офисом во флигеле Дворца пионеров. – NSP). 

– Когда неоформленные устные соглашения стали превращаться в формальные правила? 
– Примерно к 2000 году мы подготовили основные положения того, что позднее станет 820-м законом (первая версия закона 820-7 «О зонах охраны объектов культурного наследия…» была принята только в 2009 году. – NSP). Был утвержден список вновь выявленных объектов наследия. Это отдельная история: Владимир Яковлев (губернатор Петербурга с 1996 по 2003 год. – NSP) потом говорил: «Если бы я знал, что это такое, ни за что бы не подписал». Появилось базовое федеральное законодательство. Мы понемногу вводили ограничения по высоте, регламенты по районам. В чем-то наши решения были компромиссными. 
 
– Какими результатами вашего пребывания на госслужбе вы довольны? 
– Условно: едешь в Москву, смотришь: 1994–2003 годы. И видишь список утрат, какие серьезные потери понес город в этот период. То же самое – Челябинск, Екатеринбург. У нас этот перечень самый короткий.  

– То есть вы гордитесь не тем, что построено, а тем, что осталось? 
– Конечно. И реставрационные работы тоже шли, и не так мало их было. Но потом изменились правила, и я уже не готов был играть в эти игры.  

– О каких потерях жалеете? 
– Этот список (у меня лично) тоже не такой длинный. Вот из окна вижу финское консульство: против него тоже активно выступали, для меня это вполне приемлемый проект, я и сейчас так считаю. (Казармы офицерского корпуса на Преображенской площади. – NSP). Жаль, что дом на улице Римского-Корсакова, 7 завалили, сделали какой-то странный муляж. Десяток примеров, наверное, наберу.  

– Как вы относитесь к истории с ЮНЕСКО и с признанием всего Петербурга объектом Всемирного наследия? 
– Это случилось до меня. Многие бумаги и решения 1990-х годов – беспрецедентны по своей неряшливости и архиглупости, как говорил Ленин. Благие пожелания, оформленные в виде законов, – это ужасно. «Мы хотели как лучше». Некий «пятый сон Веры Павловны», написанный на бумаге и утвержденный как закон, – это хуже всего. В половине случаев за этим стоит какая-то маленькая коммерческая выгода, в половине – люди просто хотят сами себя пропиарить. Одновременно закладывая мины под будущее. Создавая «ножницы» между реальностью и законом. Но при этом все довольны! Одни – герои, потому что якобы борются за город. Другие – потому что этот бред все равно выполнять невозможно, значит, и не нужно. У всех все хорошо, только город страдает. 
Сегодня эта тенденция сохраняется, хоть и в измененном виде. Законы по-прежнему далеки от реальности, все те же «ножницы». 

– Вы ушли из КГИОП, потому что изменились условия работы в городе? 
– В октябре 2003-го пришла Валентина Ивановна (Матвиенко. – NSP), со своими приоритетами. Я ушел в ноябре и считаю, что вовремя. Фактически ситуацию с новым строительством в центре уже с 2002 года мы не контролировали, с нами новые объекты в центральной части не согласовывали. Пошли всякие спорные решения – с комплексом «Монблан», с бизнес-центром «Биржа», но это уже без меня. 

– Рядом с «Авророй» есть проект Тимофея Садовского, дом в форме флакона. 
– Да, и он шел через КГА, без согласования в КГИОП. Там и заказчики были непростые.  

– Как бы вы охарактеризовали главные изменения в облике города за эти 30 лет?  
– В плане сохранения исторической застройки и памятников – потери небольшие. Очень сложный период мы пережили, мало кому в таких ситуациях удается предотвратить значительные утраты наследия. Что касается силуэта, тут самое неприятное – «Монблан», вид на «Аврору; ЖК «Серебряные зеркала» тоже вылезает. И бизнес-центр «Биржа» с соседом – «Финансистом» – это очень серьезные огрехи. Сопоставимые с гостиницей «Советская». Даже хуже – потому что ближе к Неве. 

– А к «Лахта-центру» вы спокойно относитесь? 
– Абсолютно. 

– Что хорошего появилось за 30 лет? Стал ли город удобнее? 
– Да вы же и сами помните. В 80–90-е было ощущение развала, распада. Все некрашеное, все обваливается, ничего не делается. А в 90-е это еще усугублялось мечтаниями: мол, придут американцы и все нам сделают – что позволяло не работать, а сидеть и мечтать. Или возмущаться. Многие или мечтали, или возмущались.  
И было понятно: если так пройдет еще лет 10 – все само собой обвалится. И в 90-е тоже хватало разговоров: надо небоскребы строить, сносить всю эту рухлядь и т. д. Потом эта тенденция все же переломилась, и сегодня у нас центр выглядит довольно прилично. Хотя бы снаружи. Но не внутри – у нас такая структура собственности. Квартиры приватизированы, а хозяина нет. 

– В спальных районах, на окраинах есть перемены, которые вам нравятся? 
– Какие-то дома неплохие есть. Но вряд ли они могут вырасти в качественно новую среду: установка на «человейники» забивает кубометры и квадратные километры. Инфраструктура отстает и не может догнать. Сценарий тупиковый – но все это как-то живет. Отставание хотя бы не увеличивается. 
«Человейники» не допускают нормальных решений – это всегда повышенная плотность, минимизация типоразмеров. Это не совсем архитектура. Многие справедливо говорят: при себестоимости строительства до 70 тысяч рублей за метр (это без стоимости земли, сетей и прочего) архитектуры нет. 
 
– Зависит ли архитектура от личности градоначальника? 
– В минимальной степени. Зависит, если у градоначальника какие-то амбициозные планы и есть соответствующие возможности – как в Москве. 

– А от общественного мнения? От градозащитников и прессы? 
– Среди градозащитников есть профессионалы, ученые – Михаил Мильчик, Владимир Лисовский, Александр Кобак, например, или недавно ушедший Борис Кириков.  
И есть политики. Политиков от градозащиты я всегда сильно ругаю. За вычетом их сопротивления совсем уж одиозным проектам вроде башни Газпрома – тут они сработали на пользу городу. Но в остальном, я считаю, они должны нести ответственность за свою деятельность. В Европе градозащитниками называют активистов, которые буквально спасают какой-нибудь дом: выполняют в нем какие-то работы, наделяют его новыми функциями. У нас политики от градозащиты, во-первых, ругают государство, потому что оно ничего не делает. А во-вторых – не дают ничего делать самому государству. Потому что их мечта гораздо больше, чем возможности власти. Причем нередко это самоокупаемая деятельность, что меня особенно умиляет. Не всегда, но случается такое, насколько я знаю. Часто такая «градозащита»  разрушительна: она поддерживает маниловские иллюзии в обществе, перекладывает на кого-то всю ответственность. А что практически завалили дом Басевича… Боролись за дворовые флигели – фактически привели к разрушению лицевой корпус. Вопрос лишь в том, когда именно он упадет.  И убьет ли кого-то при падении.  

– В чем заключаются вредные иллюзии? В том, что можно бесплатно сохранить центр? 
– Вредная иллюзия – что в исторической застройке надо обязательно сохранять все перекрытия, все дворовые флигели. Причем они борются не за изменения законодательства, а с конкретными людьми, которые, в общем, действуют по закону. Наш город – центр сутяжничества, и уже вся страна в курсе, что с памятниками в Петербурге ничего делать нельзя, и лучше вообще не подходить к ним близко. Все инвесторы знают: лучше пусть памятники сами падают. Даже если ты честно все согласуешь, то либо градозащитники тебе остановят проект годика на три, в качестве обеспечительной меры, либо Следственный комитет арестует объект как вещественное доказательство. И дом точно рухнет, а инвестор потеряет деньги. И эту репутацию Петербургу будет очень трудно исправить: на это уйдут многие годы. 

– У вторых-третьих дворов в центре есть какие-то шансы на обновление? 
– Во-первых, это проблема регулирования: понятно, что все это не инсолируется, парковок нет и т. д. Реконструированное не согласовать. Во-вторых, должны быть серьезные комплексные программы. По кусочкам уже не получится – все, что могло получиться по кусочкам, уже сделано. Интерес к истории есть, но не дает дополнительной капитализации. Должны быть комплексные решения с государственным участием. 

– Как эволюционировали ваши проекты? Можно выделить самые любимые? 
– Есть Ладожский вокзал. Это здание, на котором, собственно, и сформировалась «Студия 44». Есть вопросы к качеству строительства, но все же – этот проект для нас важен. Я люблю Восточное крыло Главного штаба, хотя моего участия в этом проекте меньше, а больше от брата, Олега Явейна. Еще – первая очередь Академии танца Бориса Эйфмана. Я считаю, что это определенный прорыв; проект получился, потому что не все поняли, что это такое, а то бы точно не дали реализовать. Проскочил, что называется, на авторитете, как в два прыжка через пропасть. Следующий прорыв намечается в проекте музея металлургии в Выксе. 

– Чем бы хотелось заняться в Петербурге, о каких объектах мечтаете? 
– Мне бы, скорее, хотелось не хороших объектов, а хороших заказчиков, тогда и хорошие проекты появятся. 

– С парком на Тучковом буяне что-то происходит? 
– Строится Судебный квартал, по старому проекту. Парка не будет. 

–  Жалко? 
– Не в первый раз. Жальче, что не будут строить Музей блокады на Смольнинской набережной. Серьезный был проект, с большими заявками. Его бы довести до конца – было бы явление мирового уровня. 

– Видимо, государство как заказчик вам не очень нравится? 
– Нравится – не нравится… Дальше вы знаете. 

– Проект «Хайпарка» как поживает? 
– Да, это наш проект с Антоном Яр-Скрябиным. Если проект учебного корпуса будет реализован на таком уровне, как мы запланировали, тоже будет заметное явление, безусловно… Сейчас готовим рабочую документацию. 
Мы стали ведущими специалистами в стране по IT-кластерам. Большой проект IT-кампуса в Нижнем Новгороде готовим в экспертизу. Определенная философия выработалась. Может, даже книжку напишем. 

– Жильем интересно заниматься? 
– Мы приняли определенный вызов, когда нам сказали: «А вот питерскую-то архитектуру, классику, могете?» И мы сделали несколько проектов. Например, «Петмол» (ЖК «Московский, 65». – NSP): летом, надеюсь, доведем его до конца, и скульптуры быков, может быть, перевезем. Это ответ на вопрос: как работать, если рядом памятник. Второй – «Дефанс», у пересечения ул. Типанова и проспекта Юрия Гагарина. Это скорее московская архитектура, «большой стиль» – как если бы ленинградский архитектор в 30-е годы приехал в столицу и начал там проектировать. Третий – проект Imperial Club на Васильевском острове, тоже активно строится. Современный исторический город, я бы так сказал. Воссоздание через преобразование исторических планов. Это идеологические работы. Когда так называемая нейтральная застройка составляет 80% – она убивает город страшнее, чем явные ошибки. Но даже если соблюдать высотность, нормативную длину фасадов, габариты домовладений – даже при этих ограничениях можно быть достаточно выразительным и свободным. Современной архитектуре нужны внятные высказывания. 

– Вы раньше довольно критично относились к неоклассике… 
– Я и сейчас ее не люблю, особенно в популистском изводе. Слева у нас Биржа Тома де Томона, а справа – такой турецкий ампир Судебного квартала. Обычно в таком ключе строят какие-нибудь развлекательные центры, гостиницы. А тут все всерьез. 
В архитектуре нельзя терять чувство юмора, самоиронии. Взгляд на себя со стороны всегда необходим. Хотя с возрастом это труднее. 

– Никита Игоревич, мы беседуем в канун 30-летия «Недвижки». Как давно вы с нами знакомы? Что о нас думаете и чего пожелаете? 
– Ой, кажется, я читаю вас, сколько себя помню. Если серьезно, плотное знакомство началось в бытность мою председателем КГИОП. И надо сказать, вы практически ни разу не разочаровали. «Недвижимость и строительство Петербурга» – одно из немногих изданий, где превалирует взвешенная оценка и нет склонности к раздуванию скандалов на пустом месте. С журналистами приятно работать: они всегда «в теме», им не нужно проводить ликбез. Я уж не говорю про таких признанных экспертов, как Дмитрий Синочкин и Анастасия Ясинская. Так что поздравляю «Недвижку» с круглой датой, желаю и дальше так держать!