Россия похожа на большой авианосец, который быстро не потонет.

Пока политики спорят, пройдено ли дно кризиса, бизнес делает собственные выводы. Генеральный директор компании «Конфидент» Петр Кузнецов считает, что на быстрый подъем экономики надеяться не стоит. Выживут компании, которые научатся работать в нисходящем тренде.

– Заявления политиков о скором окончании кризиса игроки рынка воспринимают всерьез? Для вас он заканчивается?

– Вопрос, в какой фазе мы находимся, ключевой для всех. Потому что в зависимости от ответа человек строит экономическое поведение, а предприниматель — бизнес-модель, отношения с контрагентами и подрядчиками.

Я считаю, что происходящее нельзя называть кризисом в привычном его понимании. У этого спада не обычная экономическая природа, его нельзя мерить мерками 1998‑го или 2008 года. Помните, была мода сравнивать кризисы с латинскими буквами V, W, L — в зависимости от того, как пойдет кривая спада и роста? Рискну сказать, что ситуация напоминает русскую букву Ж, потому что совершенно непонятно, куда пойдет движение. Но уверен, что скачка вверх на сей раз не будет.

Мы подходим к концу эпохи, которая началась 30 лет назад историческим пленумом ЦК КПСС. Это было время, когда в обществе родились уважение и интерес к предпринимательству. Оно вытолкнуло волну людей, которые хотели добиться уважения через экономический успех. Но времена изменились, и новых буйных с той поры не появилось. Для их детей признаком успешности служит не собственный процветающий бизнес, а работа на государство или на госкорпорацию. Боюсь, через 15 лет на бизнес-конференциях в Петербурге будут сидеть все те же эксперты: Александр Ольховский, Игорь Водопьянов, Олег Барков, Александр Шарапов, Михаил Возиянов, Дмитрий Кунис, Юрий Йоффе, Эдуард Тиктинский, которые, как и я, в начале 1990‑х подхватили бациллу предпринимательства.

Да, появилась масса институциональных проблем, порождающих постоянное давление на бизнес через проверки, лицензирование, налогообложение, полное пренебрежение правом и огосударствление экономики. Не удалось создать по-настоящему конкурентную среду. Но я вижу главную проблему в апатии, нежелании людей активно трудиться из-за невозможности применить свой талант. Вытесняются яркие лидеры, эксперты, яркие бизнес-идеи. Однородной массой легче управлять, но она не генерирует экономический рост.

Сглаживается расслоение по доходам. Индексы Джини, которые показывают разницу в распределении богатства, во всех крупных экономиках растут. И это здоровая ситуация, если доходы людей связаны с развитием уникальных компетенций, а не с эксплуатацией других, войнами или вытягиванием ресурсов из территорий. Чем выше расслоение общества, тем оно креативнее, интереснее, подвижнее. А у нас считается, что чем выше индекс Джини, тем хуже. Страна находится на излете толком не заработавшей экономической модели, и это приземление растянется на три — пять лет. Изменения возможны не ранее 2018–2020 года.

– То есть экономического шока не будет.

– У нас не будет кризиса образца 1998 года, с падением нефти до $30 за баррель и массовыми увольнениями. Но я бы не стал этому радоваться. Из того кризиса мы выбрались уже через восемь месяцев, потому что люди начали что-то предпринимать. Сейчас никто и не собирается шевелиться. Все живут, как в советское время: «работодатели делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Если ты человека уволил, он тебя, конечно, проклял, но ситуация стала здоровее, причем для всех. Остальные стали работать энергичнее, потому что увидели где-то близко край.

А сейчас экономическая ситуация не воспринимается как тяжелая, по телевизору активно убеждают, что худшего не случилось. Люди (население, бизнес, государство) вздохнули с облегчением. И совершенно напрасно, потому что медленное умирание может продолжаться несколько лет. Россия похожа на большой авианосец, который быстро не потонет. Если что-нибудь не выведет общество из апатии. Небольшой локальный подъем возможен, но в рамках общего тренда на понижение. Сейчас мы на самой верхней точке.

Пока люди, послушав по телевизору господ Шувалова и Грефа, приходят на работу и видят, что заказов все меньше, платят за них все хуже, партнеры нервные. Миф не совпадает с реальностью. Принимать решения в такой обстановке очень сложно. Но ждать изменений — политических, институциональных — нет оснований.

– Как выглядит бесконечный ужас вместо ужасного конца применительно к рынку недвижимости?

– Если средний рост экономики в ближайшие пять лет не превысит 1–1,5% в год, мы будем отставать от других экономик мира, которые растут в среднем в два раза быстрее, не говоря уже о странах-лидерах.

За последние годы наш рынок коммерческой недвижимости прошел период насыщения. Для страны с текущим уровнем инвестиционной привлекательности бизнес-центров у нас даже слишком много. Торговых комплексов, развлекательных центров, аэропортов — достаточно. Все, что могло, уже случилось. Петербург и Москва — не Лондон и не Дубаи. Недостаточно обеспечены мы только жильем, вот этот фактор пока действует. Но и этот рынок постепенно будет сжиматься. В Петербурге с достигнутых 3,5 млн кв.м ввода мы уже в этом году опустимся до 2,5 млн, потом еще ниже и остановимся на уровне 1,5–2 млн кв.м в год.

– Как спасать бизнес в этих условиях?

– Самый примитивный, но наиболее востребованный метод — сокращать все издержки. Многие, особенно крупные, компании прекратили платить авансы. Заключаешь с ними контракт на инженерное оснащение объекта, надо на 30–40 млн купить оборудования. И заказчик дает понять, что я сам должен придумать, где взять эти деньги. Или соглашается дать аванс, но под банковскую гарантию. А в банке дают гарантию, если такую же сумму вы положите к ним на счет или под твердые залоги. А какие у строительной компании твердые залоги? Думаю, к зиме начнутся сокращения персонала — не такие резкие и массовые, как в 1998 году, но фирмы будут постепенно сжиматься. Уменьшение издержек как доминирующую модель будут использовать 80% предприятий.

Некоторые молодые руководители попытаются по-западному поднять производительность труда. С точки зрения учебника экономики — самое правильное решение. Но на практике реализовать его не получится, потому что люди не боятся потерять работу совсем.

Наконец, 5–7% компаний будут, не отказываясь от сокращения издержек, вкладывать в развитие, захватывая новые для себя рынки. Сейчас такой подход демонстрирует, например, «Группа ЛСР». Там наращивают сбыт, привлекают новых клиентов, идут в другие регионы. Мне это кажется умной стратегией.

– При наличии спроса.

– Жилье нужно, как хлеб, всегда. Я предполагаю, что в результате спада число дееспособных компаний сократится в два-три раза, а объем рынка упадет совсем не так значительно, где-то на 30%. В итоге успешный застройщик получит больше дольщиков и денег, чем раньше. Что касается подрядчиков, дополнительные возможности откроются тем, кто научится работать с заказчиком в новых условиях.

– Без авансов?

– Не только. Компании-заказчики сегодня выжимают подрядчиков всухую. Платят ему 50 копеек вместо положенного рубля. Беда, что подрядчики на это соглашаются. Вторая беда в том, что заказчик считает такую цену своей победой, хотя отлично знает, что рентабельность подрядчика ниже, чем его собственная. Сегодня горизонт планирования и прогнозирования у многих компаний сузился до квартала, они не думают, с кем придется работать на следующем объекте, будет ли вообще следующий объект, какого качества получится продукт и как его купят.

Уровень недоверия вырос очень сильно. Это разрушает рынок. Подрядчики не верят заказчикам, начинают закладывать риски в цену контракта. Или демпингуют, а потом хитрят. Заказчики думают, что их пытаются обмануть, и начинают бесцеремонно давить по цене. Я лет пять назад спросил у Сергея Чобана, как в Германии определяют цену. А он ответил, что цена давно рассчитана и всем известна. При этом норма прибыли — 3–4%. Ее нельзя уронить или взвинтить, отклонения незначительны. У нас все очень креативно. И печально.

– Есть признаки кризиса неплатежей?

– Да, люди платят очень неохотно. Это бывает даже на растущем рынке, а в тяжелой ситуации таких случаев становится заметно больше. Просто нечем платить. Кто-то не может вытащить деньги из банка, с кем-то, в свою очередь, не рассчитались — денег в экономике меньше с каждым днем. Неплатежи — причина, по которой закроется большинство компаний.

Выбить свои деньги, причем так, чтобы и с клиентом не поссориться, и чтобы объект продолжал строиться, — это искусство, особый профессионализм переговоров. Это вопрос уверенности в себе, умения себя поставить, не быть конфликтным, учитывать интересы друг друга. Пока проект не закончен, мы с заказчиком — равноправные партнеры. Мне нужны деньги, а заказчику — объект, вовремя и с наименьшими издержками. При этом деньги у него будут только завтра. Значит, он вынужден вступать со мной в переговоры. На падающем рынке особенно важны партнерские отношения.

– После декабрьского падения рубля поднялись цены на компоненты инженерных систем не только зарубежного, но и отечественного производства. Девелоперы занялись оптимизацией проектов. А как сейчас?

– Цены резко пошли вверх еще в октябре-ноябре прошлого года. Тогда слуги народа заговорили про импортозамещение, а у нас образовался спрос на оптимизацию продукта в его инженерной части.

Мы на днях выиграли довольно крупный тендер благодаря тому, что в декабре пересмотрели проектные решения на объекте. Мы не поменяли западные компоненты на российские (нельзя, это элитное жилье), но нашли другие технические решения, снизив их стоимость с 63 млн до 39 млн рублей.

Интересно, что многие западные фирмы, которые в конце прошлого года говорили, что будут продавать оборудование только по текущему курсу, пережили не самые хорошие январь и февраль и к марту изменили политику, предоставив инженерным компаниям гигантские скидки. Те, кто хотел уйти из России, ушли. А кто уже много вложил в этот рынок, стали работать конструктивно, давая цены, сравнимые с ценами на российские модели, а то и ниже.

В западных фирмах строят прогноз не на квартал вперед. Они помнят, что курс меняется, но у них есть офисы, коллектив, в обучение которого вложено немало, 200–300 сертифицированных партнеров в России, сервис. Если все это закрыть, войти на рынок снова не получится. Лучше снизить цену, потом ее легко поднять обратно. К сожалению, наши производители, подняв рублевые цены вслед за западными конкурентами, подобной гибкости не проявили.

Время оптимизации проектов, упрощения решений не прошло. До сих пор строятся здания по проектам 2012–2013 годов. Да и сегодня многие проектировщики оторваны от реального рынка с его ценами. На всем, что сделано «по-богатому», можно сэкономить заказчику 10–15%, а это десятки, иногда сотни миллионов рублей. Это полезная для всех тема, если не воспринимать ее слишком линейно. Потому что, если просто снять западное и поставить отечественное, может выйти и дороже. Осторожнее надо с этим!

– Кстати, об импортозамещении. Вы видите инвестиции в производство инженерных систем?

– Нет. Кто и для чего это будет делать? Инвестиции имели бы смысл, если бы государство последовательно и всерьез отрабатывало эту тему. Но она ничем реальным не подкреплена. И как только цена доллара упала до 50 рублей, все импортозамещение остановилось, потому что опять дешевле купить, чем производить. Вот если доллар будет стоить 80–90 рублей, и не одну неделю, а постоянно, об этом снова начнут думать. Потому что инвестиции требуются гигантские. У инженерных компаний нет таких финансовых ресурсов.

Остается, конечно, путь копирования западных образцов. Но это игра в догонялки с постоянным отставанием. Технологии за рубежом развиваются очень быстро. Наверное, кто-то рискнул деньгами и у кого-то получится, но заметно на отрасль это не повлияет. Импортозамещение — миф, который нам рассказывает власть, чтобы мы верили в то, что все хорошо. Но лучше бы придумали что-нибудь другое, серьезные вложения в науку например.