Городское пространство всегда обладает внутренним напряжением

Выставка «Полис: 7 уроков Европейского приза за лучшее публичное пространство» в фойе Новой сцены Александринского театра показывает город как место мира и диалога. Как возникают общественные пространства в Европе и почему им придают такое значение, рассказывает куратор выставки, представитель оргкомитета European Prize for Urban Public Space и Центра современной культуры Барселоны Алекс Гименез.
 

- Когда вы поняли, что публичным пространством стоит заниматься? 

- Термин «публичное пространство» появился в испанском языке в начале 1970-х годов. До этого для улиц, парков, аллей не существовало общего понятия. Но, скажем, в слове «улица» есть множество коннотаций. Например, оказаться на улице — это когда тебя выкинули из дома или с работы. Словом, ничего хорошего нет. «Уличная женщина» — тоже ничего объяснять не надо.

Пока был жив диктатор Франко, собираться на улице втроем считалось криминальным. Когда он умер, произошел массовый выход людей на улицы. Горожане готовы были выступать за любые права: права женщин, права меньшинств, за равную заработную плату. Улица оказалась местом действия. При этом в городских парках и на площадях в Испании, как и во всей Европе, обычно стоят конные статуи, памятники, некие исторические и политические символы, которые мешают действию, становятся просто физической помехой марширующей, протестующей, выражающей себя публике. Именно в этот политический момент надо было вынести все лишнее из публичного пространства, создать идеологическую пустоту, в которой главным будет «человек действующий». Когда вы убираете иконы из центра на периферию пространства, оно перестает принадлежать кому-либо конкретно, но одновременно начинает принадлежать всем.

Так зарождающаяся испанская демократия принесла то, что мы называем публичным пространством. Практика последних 20 лет показала, что этот способ создавать его успешно работает в Германии, Швеции, Нидерландах, Ирландии.

- Довольно провокационная идея, ведь людям свойственно держаться за свои иконы. И как понять, что можно убрать, а что лучше оставить ради общественного согласия? 

- Это вопрос планирования. Символы и иконы не исчезают, они просто перемещаются немного в сторону. Улица не должна быть непременно симметричной. Можно сделать солнечную сторону более широкой, поместив на нее памятники и одновременно увеличив пространство для пешеходов. Иначе организованное транспортное и пешеходное движение — и в центре внимания оказываются не политические символы, а солнце. Вместо доминирования чего-то одного мы получаем пространство для разнообразия.

С другой стороны, городское пространство всегда несет в себе скрытые противоречия, внутреннее напряжение. С этим надо работать, но не стоит надеяться, что их удастся полностью преодолеть.

- Когда приезжаешь в Европу, кажется, что публичные пространства возникают и работают у вас естественным образом, без проблем. Наверняка это не совсем так. 

- Вы правы, не все так просто. Чтобы пространство было по-настоящему публичным, в нем должно присутствовать напряжение, разные общественные силы в поиске баланса. Его используют группы с самыми разными целями и намерениями: политическими, человеческими, коммерческими. Ни одна из них не должна доминировать, иначе это место как общественное будет потеряно, но все должны выражать себя. Если начнет преобладать коммерческая и потребительская активность, будет потеряна социальная составляющая. Доминирование институтов государственной власти подавляет человеческую волю. Но и общество не сможет реализовать себя в пространстве, в которое не заглядывают ни власть, ни бизнес. Должен быть контакт, но контакт на равных.

Самым важным событием для  Барселоны за последние 50 лет оказалось завоевание городским сообществом береговой линии вдоль моря.  В детстве мне не разрешали там гулять! Там была сплошная полоса полуразрушенных промышленных зданий, вышки ЛЭП.

В преображении набережных сыграла роль сильная политическая воля, поддержанная общественным интересом и частными деньгами. Если до этого жизнь на берегу моря ассоциировалась у барселонцев с бедностью, неблагополучием и дискриминацией, сейчас это одно из самых популярных мест и для проживания, и для отдыха. Связано это с гигантскими инвестициями в инфраструктуру береговой линии. Власти города не моли бы поднять такой проект без частного капитала. Но и капитал не взялся бы за него без нажима общественности и уступок политиков.

- Вам удалось участвовать в трансформации Барселоны? 

- Я участвовал в строительстве Олимпийской деревни. Этот масштабный проект позволил мне понять всю важность партисипационного дизайна, который осуществляется с участием горожан. Я увлекся акупунктурой и микрохирургией городского пространства. Бросил заниматься большими проектами и стал искать места, где аккуратное вмешательство с более мягкой техникой и более скромным бюджетом приводит к интересным результатам.

Кстати, набережные Петербурга напоминают Барселону в 1990-х. В них заложены огромные возможности для улучшения качества города. Сейчас там доминируют автомобили, мало пространства для пешеходов, и подойти к воде очень трудно. Совсем нет зелени, а какая же река без деревьев?

- Петербургские набережные исторически одеты в гранит, такими их увидела Екатерина. Как же быть с историей и памятью места? 

- Прежде всего, история и память — не одно и то же. Историю пишут победители, это такой мужественный подход к осознанию реальности. Память, в том числе память места — вещь куда более деликатная и хрупкая. Что касается ваших набережных, их такими представляла себе императрица, которая ездила на лошадях, а не на моторе. Так вот и давайте уберем все, что не исторично в этом контексте. Прежде всего - автомобили.

- Когда территорию с видом на воду приводят в порядок, это увеличивает капитализацию недвижимости, что и привлекает частный капитал. А как быть с менее интересными для бизнеса местами? 

- Власти должны быть ориентированы на перераспределение материальной или социально-культурной прибыли, которая образуется после реконструкции того или иного городского пространства. Дело городской власти - изменить систему налогообложения, чтобы получать больше поступлений от бизнеса, который пользуется образовавшимися преимуществами. Безусловно, когда в готовое публичное пространство приходят такие гиганты, как «Медиамаркет», ИКЕА, «Макдональдс», они должны платить большие деньги. Бюджет должен перераспределять их на более удаленные улицы и микрорайоны, куда инвестор не пойдет, потому что выгода не очевидна. После преобразований бизнес потянется в эти места.

Задача власти в том, чтобы качество пространства в центре не отличалось от качества жизни между зданиями на городской периферии, где пространство вместо публичного является остаточным. Потому что у территорий, которые не меняются к лучшему, нет будущего.

Главный враг такого развития — крупный ритейл и владельцы торговых центров. Инвестируя, они рассчитывают на определенный приток покупателей. в том числе из из других, отдаленных, районов. Они создают вокруг себя гравитационное поле, централизуя и концентрируя ритэйл и услуги. А за пределами этого поля возникает пустыня. Отмирают небольшие магазинчики, семейного типа кафе, так как конкурировать с такими гигантами они уже не могут. В силах городских властей сделать так, чтобы человек остался у себя в спальном районе, потому что там тоже появились места, где приятно проводить время. Тогда районы перестанут быть спальными, город - моноцентричным, а жители – рабами автомобилей.

- Можно заранее спрогнозировать, в каком месте публичное пространство будет востребовано, а где оно не будет работать? 

- Публичность предполагает смешивание разных людей и активностей. Если архитектура, типология и функция зданий этого не позволяют, ничего не получится. Исторически самые худшие городские сценарии реализовались в городах, где жилье оказалось отделено от деловой и культурной среды. Жилые дома исчезали из даунтаунов, и некогда публичное пространство становилось пустым. А на окраинах возникала субурбия с высокой концентрацией жилья и отсутствием инфраструктуры для общественной жизни, так что у людей не появлялось никакого повода выйти из дома.

Говоря об архитектуре зданий, я имею в виду не ее эстетическое качество, а этику пространства. Джейн Джейкобс писала, что улица безопасна не тогда, когда на ней много полицейских, а когда женщина, моющая посуду, видит в окно играющих детей, а ее соседка читает на балконе и наблюдает, как идет торговля фруктами на углу. Это место, где люди могут заниматься многими вещами сразу. В нем не столько контакт сам по себе, сколько его возможность определяет нормальное состояние человека. Частная жизнь проецируется на публичное пространство, оставаясь от него отделенной.

Это противоречивая идея, безусловно. Ричард Сеннет, другой теоретик публичного пространства, не считает его местом социального контроля. А ведь именно так можно проинтерпретировать соседский взгляд из окна на улицу. С его точки зрения, public space дает свободу побыть самим собой, может быть, немного девиантным, «противным и вредным». Вы остаетесь неузнанным для окружающих и не переживаете из-за того, как оценят ваше поведение, как на него отреагируют.

- Когда петербургская девелоперская компания решила превратить в общественное пространство участок берега, препятствием стала сложная структура собственности на землю. В Барселоне интересы частных собственников часто противоречат общественным? 

- В Барселоне земля нарезана на довольно мелкие участки, и они находятся в собственности у разных людей, компаний и институтов. Это естественное препятствие для принятия решений. Но когда речь идет об инфраструктуре, трансформации пространства, эти задачи превалируют над желаниями собственников. Хорошо организованный демократический процесс дает уйму публичных инструментов — юридических, экономических, медийных - для управления трансформацией и снижения ее конфликтности. Они заставляют собственников взаимодействовать и подчиняться в итоге коллективно принятым решениям, признавая их справедливыми и легитимными. Результат всегда достигается через долгие обсуждения. Любая дискуссия сразу же переходит в медиа-сферу. Еще с начала XX века в Барселоне сложилась культура публичного разговора об урбанизме, о городской среде, жители привыкли к этому. Именно публичность сделала Барселону тем городом, которым она является на сегодня.

- Общественные пространства в Европе, США, на Востоке функционируют по одним и тем же принципам или есть существенные отличия? 

- У публичной жизни в Европе есть качества, тесно связанные с недавним прошлым континента. Европейцы уничтожали друг друга на протяжении всей своей истории, но в XX веке это стали делать планово и массово. И то, что в последние 60-70 лет удалось как-то приостановить этот процесс, формирует наши публичные пространства как место, где мы наконец-то учимся мирно разговаривать.

Публичные пространства — это платформы свободы, они не возникают сами по себе и очень быстро распадаются, если в обществе что-то идет не так. Присматривать за ними, награждать за их создание — очень важно. Особенно в контексте европейской истории и культуры.

Но важно обращаться и к опыту других континентов. Америка, например, преподала нам урок автомобилизации. Наблюдая, что делают автомобили с американскими городами, мы не хотим, чтобы это случилось в Европе.

Но мы получаем из других культур и позитивные уроки. Вовлечение людей в управление городом  в Латинской Америке, например, идет гораздо активнее, чем в Европе.

- В восточном обществе есть потребность в общественных пространствах, или их вполне заменяют рыночные площади? Приходится ли учитывать эту разницу в потребностях людей в мультикультурной Европе? 

- Если мы говорим о мусульманских странах Северной Африки и Ближнего Востока, посмотрите на традиционные города в этих регионах. Кажется, что публичное пространство там отсутствует даже как идея. Город организован как сумма территорий, которые находятся в частном владении. Вся жизнь сосредоточена внутри этих анклавов, улица остается где-то за спиной, даже окна обращены во двор. Европа должна сделать усилие для интеграции людей, чьи представления об организации города так отличаются от наших. Это, безусловно, главный вызов для нас.

Но посмотрите, что происходит на окраинах современных европейских городов, со спальными районами, которые в XX веке обозначали как «город-сад». Идет дезинтеграция между городом как таковым и этими анклавами.

В определенном смысле арабская весна — не только политический феномен. Это восстание окраин, подобное тому, что происходило в Париже. Политика встретилась здесь с новым типом потребности в публичном пространстве. Египтяне, живущие дома, и те из них, кто успел пожить в Европе, интегрируют свои представления о публичности, создают ее и находят городские пространства, способные ее выражать.

NSP Досье

Алекс Гименез - уроженец Барселоны, архитектор, городской дизайнер, художник, публицист, постоянный консультант Европейской Премии за лучшее городское публичное протранство. Начал свою работу в Лаборатории урбанизма Барселоны с такими мастерами как Бес Гали, Мануель де Сола Моралес, Енрик Мираес и другие. В 1998 г основал собственную архитектурную студию, а в 2001 начал преподавать городское планирование в школе архитектуры при Политехничеком универитете Каталонии. Является приглашенным профессором в пяти университетах, включая Брукс-колледж Оксфордского университета. Переводит, пишет, и публикует тексты, повященные проблемам урбанизма в издательстве Gusavo Gili.

Редакция выражает благодарность за помощь в организации и проведении интервью Ольге Сезневой, профессору урбанистики Европейского университета и доценту кафедры социологии в университете Амстердама.