Петр Кузнецов: «Сложность – наш кислород»

– Перенесемся на 30 лет назад. У нас начиналась «Недвижка» – а вы как пришли в строительный бизнес? Чем занимались? 
– Мы 30 лет назад горели. Нам неважно было, чем именно заниматься. Мы просто дымились от тех возможностей, которые появились. 90-е сейчас так ругают, а мы вспоминаем о них с ностальгией. Когда появился «Конфидент», у нас было столько видов деятельности, долго придется перечислять. Но если вкратце – я как выпускник факультета прикладной математики ЛЭТИ создавал фирму, в которой основным направлением была защита информации. В течение первых месяцев подобралась команда соратников, единомышленников, в которой каждый тащил что-то свое. У нас даже «профильный» журнал появился, но это отдельная тема. И учебный центр, в котором отучились более 1,5 тысячи человек. И технический отдел, который занимался разработками в сфере защиты от промышленного шпионажа. И даже подразделение, которое делало замки. Мне был 21 год. Остальным примерно столько же. 
 
– Так вы, получается, из «секретчиков»? 
– Нет, мы из программистов. Фирма начиналась и до сих пор в основном известна как разработчик средств защиты информации. Это миллиардный бизнес, мы в нем выполняем функцию вендоров, то есть производителей. Мы разработали уйму программ и программно-аппаратных комплексов, у нас целый набор необходимых лицензий ФСБ, Гостехкомиссии, Минобороны. В год мы продаем 30–40 тысяч копий. Мы не дотягиваем до Касперского с его мегапродажами, но, полагаю, в России входим в первую пятерку в этой области. Мы-то с вами знакомились совсем по другому поводу, на почве девелопмента, поэтому в наших разговорах эта тема почти не затрагивалась. 
С защиты информации начинался наш бизнес; потом я от этого направления несколько отошел и занимаюсь в основном строительством. 
 
– А почему было выбрано именно это направление – защита информации? Тогда, в 90-е, это вроде было не очень очевидно… Исходя из специальности? 
– Это было не очень очевидно для новичков, для тех, кто не в теме. Но для тех, кто занимается IT-бизнесом, было понятно, что это сверхприбыльный, сверхсложный и крайне интересный бизнес. Ну, вспомним: в начале 90-х возникло несколько сотен бирж и множество банков: в 1991-м – около тысячи, в 1994 году – почти 2,5 тысячи. Ранее специальные госструктуры занимались обеспечением безопасности в таких учреждениях. Но потом эти структуры приказали долго жить, и появился огромный рынок финансовых услуг. А у силовых органов не было ни техники, ни методологии, ни понимания, что с этим, собственно, делать. Банки же передавали друг другу деньги не в мешках – это все равно были биты, байты информации. Еще не было SWIFT, но использовались другие технологии. Передавали платежки по факсу, многие помнят истории с «чеченскими авизо». В любом случае деньги – это информация. И когда вместо 5–7 крупных структур, которые этой информацией обменивались, вдруг появляются сотни и тысячи – появляются совершенно новые задачи.  
И нужны люди, которые могут их решать. Мы почувствовали эту потребность в числе первых. Когда государство сообразило, что деятельность по защите информации нужно лицензировать, у нас была лицензия № 2. И до 1998 года, до первого финансового кризиса, «Конфидент» по-крупному занимался именно этой темой. Банки наши решения и технику скупали на корню, стоило это достаточно дорого. Мы говорим не об антивирусной защите, а о криптографии, создании защищенных каналов и комплексов – этим занимались несколько фирм на всю страну.  
А пользователей было много… 
 
– Вы продавали и программы, и «железо»? 
– Да, сначала программы, потом и «железо». Делали, конечно, на коленке. Создали монтажный участок, где люди паяли платы, вставляли их в компьютеры. Сначала сотни, потом тысячи, сегодня уже десятки тысяч. Сейчас в «Конфиденте» работают более ста программистов, даже с учетом всех последних историй и релокаций. Этот рынок по-прежнему важен для компании. Но меня он касается меньше. 
В начале «нулевых» начался рывок в строительстве. И примерно в 2002 году мы ушли в крупную стройку. 

– Как завязались ваши первые контракты в строительстве? Что вы предлагали заказчикам? 
– Мы выполняли довольно крупный заказ по защите информации для «Норильского никеля». Вдруг оказалось, что у холдинга есть гигантские проблемы с хищением металлов, с охраной территории, с установкой видеокамер… Мы тогда еще мало в этом понимали, но стали быстро набирать команду. Это был, наверное, 1997 год. Так что нашими первыми клиентами в стройке стали не девелоперы (не было тогда никаких девелоперов), а промышленники. Это было очень сложно и очень интересно. Все эти гальванические ванны, ядовитый пар – просто ад какой-то. Думаю, там с момента постройки в 1930-е мало что изменилось. Может, только последние годы.  
Но тогда сделать так, чтобы системы нормально работали и в минус 30, и с учетом агрессивной среды было крайне сложно. 2–3 года мы занимались в основном «Норникелем». Набрались опыта. Вторым полигоном стали Ямало-Ненецкий и Ханты-Мансийский округа. Здесь хватало денег, была значительная промышленность. В этих регионах мы тоже заключили несколько контрактов. И постепенно стали знакомиться с другими сегментами, кроме «промки». В первую очередь – с гостиницами, которые там как раз начинали строить. Так постепенно в нашей жизни появилось создание инженерных систем. Двигались так: сначала охранные системы, затем «слаботочка», а с этим связаны вообще все провода, то есть электрика; ну, а где электрика – там и снабжение вентиляционных систем, и прочее. И когда в Петербурге, ближе к 300-летию, пошли крупные строительные проекты, оказалось, что мы все это умеем делать. У нас есть проектировщики и монтажники, которые в этом разбираются. В общем, мы вернулись с «северов» домой и увидели огромный рынок. И занялись строительством гипермаркетов, складских комплексов, бизнес-центров, это продолжалось примерно с 2002-го по 2012 год. 

– Первые крупные контракты в Петербурге с кем заключали? 
– Это было предприятие «Петро Тобакко» (на Петергофском шоссе) и торговые комплексы – сначала ТК «Сенная», потом «Адамант» (в 2003-м они строили ТК «Озерки»). Мы поучаствовали и в строительстве комплексов МЕГА – и в Кудрово, и у Парнаса. У нас были знания и команда, так что мы оказались готовы к этой работе. Таких, как мы, в Петербурге было мало. Инженерные фирмы обычно были узкопрофильными: «слаботочники», «противопожарники», специалисты по вентиляции. А «Конфидент» занимался всеми системами в комплексе. Это было нагло, но мы так и говорили: а мы делаем всю инженерию! 
Застройщик мог вести несколько объектов. И в конце «нулевых» никому уже не хотелось дробить проект между субподрядчиками. Когда у тебя насыщенное инженерией здание и все пересекается, лучше взять одну, но сильную компанию. Это был короткий период, буквально несколько лет: с 2004-го по 2011-й, когда у рынка была сильная потребность в, условно говоря, инженерном генподрядчике. В компании, которая приходит, забирает все и собирает пазл. В IT-индустрии эта роль называется «системный интегратор». Важно еще, что мы не отдавали кусочки работ сторонним фирмам, а старались все выполнять сами. На пике нагрузки у нас трудились до 500 человек и больше. Когда отдаешь часть задач на сторону – на сердце неспокойно. «Хочешь сделать хорошо – сделай сам». Может, поэтому «Конфидент» и не стал очень крупной компанией.  
У меня часто складывались с заказчиками близкие, дружеские отношения. И объяснять, что кто-то где-то сделал криво, но это не я, а я тут ни при чем, но обязательно разберусь – как-то неловко. Это не мой случай. 
Когда пошли действительно крупные контракты, нам отдавали целое здание – берите и делайте. Но время такого бизнеса, к сожалению, было не очень долгим. 

– Какую самую красивую инженерную задачку приходилось решать? 
– Довольно много… Например, когда мы делали на Крестовском острове ЖК «Привилегия». В проекте было то ли 10, то ли 12 ИТП, раскиданных по всему паркингу. Нам не понравилось, мы предложили переделать: один центральный ТП и несколько дополнительных. Переделали. Такие же истории были с ЮИТом, когда им руководил Михаил Возиянов: приходили, смотрели технические решения, предлагали что-то более элегантное. Наверное, это идет от того, что в «Конфиденте» много сложных объектов. У человека в такой работе всегда включена голова, он имеет возможность творить, работать на высоких оборотах. Это подъем, это кайфово. И даже в тех местах, где предлагаются типовые дешевые решения, наши ребята могут предложить что-то необычное. 
Показательна история с рекуперацией, которую в ЖК «Шведская крона» затеял директор NCC Юусо Хиетанен. Это был первый такой проект в Петербурге, никому не удавалось провести такое решение через экспертизу. Я спрашиваю Хиетанена: «Зачем ты этим занимаешься? Кому нужна твоя рекуперация?» Он говорит: «Подожди, в Скандинавии ценность таких решений понимают, и здесь тоже поймут». Тогда я в первый раз увидел, чтобы инженерное решение было вынесено на рекламный билборд. И они продали квартиры дороже конкурентов на 10–15 тысяч за квадратный метр. 
Интересное и сложное решение было применено в аэропорту Пулково. Мы делали там много чего, в том числе – систему пожаротушения. Там большая высота, потолок сложной формы. И прямо под эту форму «пляшут» трубы. И они не просто так пляшут: кровля не должна нарушать эпюру пожаротушения. Пришлось делать сложные расчеты: и чтобы это все было скрыто, не уродливо, и чтобы приняли пожарные, и чтобы это все можно было на высоте смонтировать. 
Много примеров, долго можно вспоминать. 

– Как и когда у вас возник интерес к истории города? 
– Я бы не сказал, что у меня какой-то особенный интерес. Мы с вами петербуржцы, надо любить место, где живешь, иначе жизнь становится бедной. Мы много работали с историческими зданиями. Не потому, что так выбирали, а потому что это сложно. А где сложно – дорогу инженеру. Сложность – это наш кислород. Когда мы брались за Four Seasons (дом Лобанова-Ростовского) или за отель Lotte в переулке Антоненко, за комплекс на Марсовом поле… На таких объектах сложность прокладки инженерных систем возрастает на порядок. Есть требования КГИОП, предметы охраны, своды. Мы много работали и работаем с АБ «Студия 44», с другими архитекторами, которые занимаются историческими зданиями. Накопили огромный опыт. Эти здания важны для нашего города, и заставить их работать по-новому, приспособить к современному использованию и ничего при этом не разрушить – большая и сложная задача. У наших проектировщиков (в отличие, правда, от монтажников) в таких случаях горят глаза. Мне иногда кажется, что им можно и не платить – только давать вот такую работу, и они с радостью будут ее делать. 
Такой подход – полная противоположность тому, что происходит в жилищном строительстве, где специалиста можно заставить только угрозами, нецензурной лексикой или «конскими» деньгами. Ему там скучно. Надо искать интерес. Старые здания – это прежде всего интересно. 
 
– Ваши специалисты в «НП» готовили серию публикаций о сложной инженерной начинке исторических зданий. Вы на практике пользовались какими-то решениями XIX или начала XX века? 
– Конечно, там есть интересная работа и архитекторов, и инженеров. Одна из статей, которая у вас вышла лет восемь назад, называлась «Хогвартс № 5». И она касалась как раз пятого корпуса ЛЭТИ. Я в этом институте и в этом корпусе многие годы провел, здесь была наша кафедра прикладной математики. Там было много решений, инженерных и архитектурных, которые выделяют этот объект. Например, в пятом корпусе при постройке пытались делать кондиционирование, но тогда у них так и не вышло. Хотя идея была хороша. 
Сказать, что какие-то из этих идей можно было бы повторить, – нет, конечно. Наша задача, как правило, состояла в другом: как впихнуть в старое здание современные инженерные решения, чтобы оно зажило и задышало.  
 
– Сейчас на рынке спад. Ведет ли это к оптимизации, к упрощению инженерных решений? 
– Катастрофа на нашем рынке началась не вчера. А примерно в 2012–2013-м. Точно помню: летом 2012 года я почувствовал, что хорошее время для инженеров – «золотое десятилетие» – закончилось. Это было еще до крымских событий, просто экономика стала оттормаживаться. И с этого момента пошел спад. Потом он превратился в катастрофу – в ситуацию не просто сложную, а плохо управляемую. 
У нас в этот период в заказах стало появляться жилье. И жилых проектов стало много. А этот продукт не требует сложных систем. Там, как говорят в армии, все или параллельно, или перпендикулярно. Мы думали, что в жилье элитного класса это не так. А примерно с 2016 года «элитка» занимала большой кусок рынка. Оказалось, там тоже ничего интересного. В силу разных причин, о которых можно отдельно дискутировать, требования наших жителей даже к элитному жилью по инженерии не сильно отличаются от параметров класса «бизнес» или «комфорт плюс». Ну, система отопления: коллекторная разводка, а не стояковая. Вместо КИВов и дырок в стенах – иногда попытки применить какую-то вентиляцию. Центрального кондиционирования почти нигде нет. А если и есть – оставляет желать лучшего. Современные системы очистки воды, как правило, отсутствуют. Серьезных инноваций, «зеленых» технологий в плане создания чистой здоровой среды нет. «Слаботочка» в домах отсутствует как класс… 

– А почему так получилось, что спад начался с 2012 года? Жизнь-то была вполне благополучной… 
– Экономика тормознулась. Перестала расти. А если не растет – значит, падает. Она какое-то время постояла, потом начала снижаться, деградировать. Затем начались санкции, сначала не очень заметные, потом все серьезнее. 
Тренд последнего десятилетия – упрощение всего и вся. Конечно, были сегменты и целые направления, которые этот процесс не затронул. Например, инфраструктура фармы. Она за это время, наоборот, зародилась и расцвела. Потом, с 2014–2015 годов активно пошел развиваться такой сегмент, как гостиницы, семимильными шагами. Транспортная инфраструктура, аэропорты. Вот эти три направления – сверхсложные, насыщенные инженерными решениями. Просто они небольшие на общем фоне. Но общий тренд – упрощение. Потому что 70–75% строительного рынка – это жилье, еще 20% – коммерческая недвижимость.  
И она тоже упрощалась. Большие моллы, крупные склады и бизнес-центры ушли почти полностью. И в мейнстриме пошло выжимание себестоимости. Это наложилось на санкции, на отсутствие роста оплаты труда, включая инженерные услуги. Думаю, и другие компании подтвердят: последние 8–10 лет мы работаем практически на одном ценнике. Мы не можем поднять стоимость своего труда – ни в проектировании, ни в монтаже. Может быть, оплата выросла процентов на 20–25. Но, с учетом инфляции, это означает, что наша работа подешевела в полтора раза. Люди меньше получают. Как сейчас найти хорошего монтажника, с головой и руками, готового работать за 60 тысяч рублей. Что он тебе на это скажет? Или сварщика – за 75 тысяч…  

– Для вас инженер – почетное название? Или ругательное? 
– Для меня – очень почетное. Но я понимаю: то, с чем я выходил делать «Конфидент», не сработало.  
Я уверенно предполагал, что мы значительно больше будем нужны своей стране, что мы впишемся в задачи «второй индустриализации», что пойдет «промка», что ее будет много, что все будет делаться на наших заводах, на нашем оборудовании.  Увы, жизнь развернула иначе. Мы поработали в Commercial Real Estate, поделали торговые комплексы и бизнес-центры. Потом ушли в жилье. И те вкрапления, которые делают нас профессионально реализованными – какой-нибудь аэропорт, гостиница, парочка фарм-заводов, – могут осчастливить конкретного человека, который заработал денег. Но сказать, что таким образом реализовалась компания, я не могу. Я считаю: не получилось то, что мы пытались сделать. И я на протяжении 20 лет отказывался от предложений – стать генподрядчиком, уйти в девелопмент, что-то вместе построить, куда-то вложиться… Я говорил: «Не-не-не. Мы чистые инженеры, мы профессионалы, мы не хотим заниматься кирпичом, стенами, фасадами».  
Наша профессия – очень нужная. Она должна быть востребованной. У меня одна надежда: надвигаются очень серьезные перемены. Они уже заставили значительную часть людей покинуть страну. Через какое-то время они дадут нам возможность ярче выступить в своем профессиональном качестве. Ситуация должна измениться – может быть, через три года, через пять лет. И у нас будет другой экономический ландшафт. И потребность в наших услугах станет значительно больше. Хотя, может, я снова ошибаюсь. 

– Какой проект у вас сейчас главный? 
– Как всегда – как только мы забуриваемся во что-то непростое… Коллеги иногда журят, говорят: ты что-то дешево берешь по сложным контрактам. А мне это нужно, чтобы компания продолжала существовать на тех планках, которые она сама себе поставила. Даже если мы ощущаем, что не очень востребованы. Перышки чистим, а это не сильно нужно. У нас много примеров, когда люди с гораздо более простым отношением к своим перышкам получали гораздо лучший финансовый результат. 
Сейчас у нас есть вся триада: заканчиваем проектирование для аэропорта в Томске; есть два фармзавода (по одному вышли из госэкспертизы, второй только начинаем); есть гостиница. 
Один фармзавод, который будет выпускать гормоны в Петербурге, – для Олега Жеребцова; в этом году начнется строительство. Гостиница – в пригороде, в Ильичево, мы там делаем всю инженерию. Продолжается проект у Марсова поля; несколько объектов у нас есть за пределами Петербурга. 
Я бы очень хотел, чтобы у нас начала развиваться «промка». Мы работали для завода Nissan, что-то делали для Toyota. Но главная наша работа была для «Норильского никеля» – 25 лет тому назад! 

– Вы видите перспективы взаимодействия с ИИ, искусственным интеллектом? 
– Конечно, и очень большие. Сильно развивается тема, связанная с проектированием. Сначала – 3D-визуализация… В этой сфере очень много чего можно поручить машине. Если на вход грамотно задать параметры, то все дальнейшее, включая даже и контакты с заказчиком, внесение изменений и пр., вполне можно поручить искусственному интеллекту. Мы пока еще продолжаем набирать в фирму проектировщиков. Но не удивлюсь, если через несколько лет, обращаясь к проектировщику на фрилансе, заказчик не будет понимать, кто именно выполнил работу, человек или машина.  
А на стройке – ну, откуда там ИИ, провода, что ли, прибивать… 
 
– В должности прораба… 
– Нет, думаю, как раз управляющий или прораб будут в числе последних, кого сможет заместить машина. Эта сфера требует максимальной гибкости, квалификации. С поправкой на российские условия. Так что прорабам пока за свои места можно не переживать. 

– Как давно вы знакомы с «НП»? 
– Наша с вами первая встреча, Анастасия, произошла на одном из Рождественских саммитов, много лет назад. С Дмитрием – тоже на конференции, он модерировал встречу, о чем-то мы спорили. Больше 20 лет назад точно, в начале нулевых. Мы внимательно вас читаем, следим, как вы растете, переживаем за вас. И желаем успехов! Вас, как и нас, невозможно заменить искусственным интеллектом…